О. Торбасов


Жизнь как её нет
(Дни галерного программиста-2)

Вчера шеф нерешительно посетовал, что на посторонние дела у меня уходит больше времени, чем на работу. Я заметил, что было бы нехудо мне больше платить. Он спросил, сколько я хочу и, выслушав ответ, вынужден был признать, что мои расчёты разумны. Сговорились на том, что я проявлю большее рвение, а он поговорит о повышении с начальством.

«— Я что-то не совсем понимаю, как можно иметь должность и не получать жалованья, — удивился император.

— Очень просто, обезьяна получит звание «Великого Мудреца, равного небу», но никакой официальной должности и жалованья иметь не будет, — ответил Дух Вечерней звезды» (У Чэнэнь. Путешествие на Запад).

Сегодня я пришёл на работу несколько обнадёженный. Никого из боссов не было, лишь студент медлительно переводил своё вузовское задание. Некоторое время всё было хорошо, но вдруг меня начало пучить. Озадачившись, я продолжал работать, но потом в отчаянии направился в туалет и внимательно его осмотрел. Впечатлившись курящими офицерами, грязью, паутиной, отсутствием слива и незапираемостью двери, я направился в более цивилизованный центральный корпус. Извилистый коридор привёл меня к запертной наглухо двери, извещавшей, что по случаю ремонта проход (задний?) закрыт до второго пришествия. Мои протесты, что вот он я уже здесь и даже не второй, а восемьдесят пятый, хотя и временный, действия не возымели. Кишка грустно и решительно ёкнула; я поспешно и бережно понёс её к лестнице, злобно размышляя, что ведь другого прохода может и не быть.

Вскоре я заблудился. Мимо мелькали странные таблички с надписями «Работник РА» и «Капитан Геварин Д.», открывались и закрывались двери, нелепые люди обсуждали военно-стратегические инициативы и документацию на позапрошлогодние валенки. Проблуждав четверть часа, я-таки нашёл сравнительно праведный туалет.

«— Это старинный плач на языке Древних Эльфов, — вздохнул Гарфинкель. — В нем говорится о страданиях Юнисефа, о его долгих и безуспешных поисках чистого туалета. Он восклицает: «Здесь что, нет никаких удобств? Тут что, негде умыться?» Но никто не может ответить» (Д. Кенни, Г. Бэрд. Тошнит от Колец).

Кабинки были, как всегда, такие маленькие, что я стукался лбом о кафель, но кафель был чистый, а сбоку (о, чудо!) даже притулился замечательный рулон бумаги. Слив, впрочем, тоже не работал, наполнив мою душу смутной тревогой. И верно — ни в одном корпусе института не обнаружилось не только ни кусочка мыла, но и капли воды. Удручившись, я вернулся на рабочее место.

Солнце ползло дальше за сумрачными грядами облаков, заслоняемыми от меня ветхими глухими стенами внутреннего двора. Наконец я почувствовал страшный голод и направился в Комнату Отдыха. Однако ни обеда, ни тётки там не обнаружилось и я вспомнил, что она с утра собиралась в поликлинику. Прометавшись полчаса, я пообедал найденной в холодильнике водкой, закусив шоколадной конфетой, и направился в Наружу.

Выйдя, я почти налетел на симпатичную девушку и отреагировал так, как я обычно реагирую на такие редкие для нашего института явления, — остолбенел. Она так поняла, что я придерживаю для неё дверь, и, поблагодарив, канула внутрь.

Волга вся была исписана сизыми строчками иероглифов. Волнистая фраза завершалась, как восклицательным знаком, одиноким селезнем, стоявшим в метре от берега, крепко ухватившись единственной ногой за подводный камень и закрутившись в узел. Глянув на меня, ребёнок в коляске разрыдался, а две девушки упали от нервного смеха со скамейки. Без приключений я добрался до центра (ик!). Резко пахло свежескошенной травой и стрижеными затылками интеллигенток, проскакивших с обожжёнными моим взглядом ягодицами. Гигантский плакат продолжал требовать возлюбить ближнего как самого себя.

Обед пошёл мне на пользу и мало-помалу губы мои разъехались в той же гримасе, что и незадолго до этого сфинктер. Навстречу летели ухмыляющиеся священнослужители, приятные негры под руку с белыми девушками, маши донченки, каравеллы, трицератопсы, косекансы и парадигмы. Наперерез мне бросился, гнусно хохоча и метеорно поплёвывая в обе стороны долговязый человек, при ближайшем рассмотрении идентифицированный как Миха Галайда. Я сбивчиво рассказал ему свою историю.

«— Некогда, — с глубоким вздохом молвил наконец Че Репашка. — я был настоящей черепахой. — За этими словами последовала долгая-долгая тишина, прерываемая лишь периодическими восклицаниями «Хджкррх!» Грифона и постоянными стенаниями Че Репашки» (Льюис Кэролл. Алиса в Офигении).

Затем я свернул на бульвар, населённый юными нациками, вежливыми гомосексуалистами и прихиппованными девицами в немыслимых нарядах. Одна из них, выложив на колено обтянутую полосатым чулком икру, органным голосом жаловалась подруге как на неё наезжают в колледже. Мысленно посочувствовав (а также ещё многое сделав), я вернулся к Волге, где теперь клином стояли пять восклицательных знаков.

В Комнате Отдыха обнаружилась тётка, поведавшая, что была у врача и теперь собирается помирать, причём предельно болезненным и дорогостоящим способом. Испугавшись, я вернулся к зарабатыванию.

2 июня 2005 г.