Петер Дучкин


«Одномерный человек»

Книга «Одномерный человек» известного американо-германо-еврейского философа Герберта Маркузе (1898-1979) безусловно является наиболее знаменитой, наиболее яркой работой этого мыслителя.

Увидев свет в 1964 году, она фактически стала путеводной звездой, кодовым знаком, своеобразной Библией, набиравшего тогда силу движения «новых левых», пик которого пришелся на конец 60-х — начало 70-х. До написания «Одномерного человека» Маркузе был известен лишь в узких кругах людей, интересующихся политической и социальной философией и его известность значительно уступала известности, например, Эриха Фромма — другого знаменитого мыслителя Франкфуртской философской школы и теоретика фрейдомарксизма. После же опубликования философско-социологической работы «Одномерный человек» Маркузе стали приглашать на всевозможные семинары философов, социологов, начали переводить эту и другие работы на различные языки. Таким вот образом социальная философия — область, предназначенная, казалось бы, для узкого круга интересующихся, — оказалась предметом интереса сотен тысяч людей в разных уголках мира.

В «Одномерном человеке» Г. Маркузе пытается дать социально-политический портрет развитого индустриального общества с точки зрения осовремененного неомарксизма и «критической теории», намеченной в работах сотрудников Франкфуртского института социальных исследований, вынужденных после 1933 года эмигрировать из нацистской Германии в страны Европы и США. Как признался потом, в одном из интервью сам Маркузе, в качестве прототипа он взял США.

Основная идея, которая лейтмотивом проходит через всю книгу — эта концепция «одномерности». Анализируя по всей своей книге современный (вернее сказать, корпоративный капитализм 60-х годов, который, в принципе, сейчас стал ещё более корпоративным и одномерным), Маркузе приходит к выводу, что всё более возрастающий уровень жизни и потребления в развитых странах Запада, успешное создание буржуазными правительствами «общества потребления» и «общества благоденствия» (Welfare State) явно отрицательно сказываются на перспективе социалистических революций в этих странах.

При этом Маркузе указывает на всеобщую интеграцию основных оппозиционных сил общества. Любой индивид, который не хочет быть выброшен «одномерным обществом» на его задворки, всячески пытается избежать какой бы то ни было оппозиционной деятельности и нонконформизма, в рамках «репрессивной толерантности» западного капитализма. «В развитой индустриальной цивилизации царит комфортабельная, покойная, умеренная демократическая несвобода, свидетельство технического прогресса». Особенностью эволюции позднего капитализма является её автономный и одновременно тотальный характер, где все возможные внутренние источники протеста, в том числе и со стороны традиционного пролетариата, «погашены», привязаны к уже достигнутому наличному уровню благ и потребностей, и безальтернативному сценарию дальнейшего прогресса. Исходя из этого, Маркузе делает вывод, что традиционная с точки зрения классического марксизма революционная среда промышленного капитализма западных стран — крупнопромышленные рабочие — медленно, но уверенно интегрируются в «общество всеобщего благоденствия».

Маркузе оговаривается, что внешнее сглаживание классовых противоречий в развитых странах Запада, которое может произвести субъективное ощущение полного исчезновения классовых и социальных противоречий в рамках «государства благоденствия» (как об этом в то время кричала социал-демократическая и либеральная пропаганда в духе Р. Арона или У. Ростоу), на самом деле не уничтожает классовых противоречий в рамках «welfare state» а просто заставляет их принять другую форму. «Если рабочий и его работодатель наслаждаются одной и той же передачей по телевизору, пользуются одной и той же зубной пастой и посещают одни и те же увеселительные заведения, если негр владеет машиной «кадиллак», если машинистка одевается столь же привлекательно как и дочь её хозяина, — то тогда это «уравнивание» означает вовсе не исчезновение классов, а лишь степень участия порабощенного населения в обществе потребления и воспроизводстве ложных потребностей!».

Кроме того, Маркузе делает оговорку, что степень интеграции промышленных рабочих в высокоразвитый потребительский капитализм неодинакова в разных странах Запада. Так, например, «в США интегрированность рабочего класса уже зашла настолько далеко, что ни о каком революционном сознании не может быть и речи, — в то же время, во Франции или Италии ещё сохраняются значительный революционный потенциал в среде традиционного рабочего класса, что связано с меньшим уровнем развития «общества потребления» в этих странах». Таким образом, степень интегрированности зависит от степени развития «общества потребления» и «общества благоденствия».

Здесь же Маркузе с гневом обрушивается на ревизионистские, просоветские и еврокоммунистические партии вроде ФКП или ИКП. «Традиционная роль» марксистско-ленинской партии «состояла в радикализации общественно-политического сознания масс, — стабилизирующая и интегрирующая роль одномерного общества заставляет такую партия интегрироваться — такая партия включается в игру на стороне буржуазии и по буржуазным правилам, — тем самым такая партия скорее препятствует, нежели способствует выработке радикального, революционного сознания». И чтобы избежать этого, Маркузе предлагает левооппозиционным силам встать на позиции «Великого Отказа» — то есть избегать участия в любых буржуазных органах власти.

Но если традиционный промышленный рабочий класс, наряду с прочими социальными группами всё более и более пополняет ряды «среднего класса», то на кого же тогда могут рассчитывать революционные внесистемные левые в своей борьбе? Маркузе (как и другие теоретики «новых левых») советовал обратить взор, во-первых, на молодую революционную интеллигенцию/студенчество, прослойку, способную понять и обосновать всю порочность империалистического позднекапиталистического «общества потребления», а, во-вторых, на те группы, которые потенциально отвергнуты «обществом благоденствия» или по какой-либо причине не могут в него удачно «вписаться» — притесняемые цветные, национальные, расовые меньшинства, население гетто, гастарбайтеры, безработные и т.д. По его мнению, этот союз «отвергающих и отверженных» может представить собой потенциальную опасность для западного «общества благоденствия».

Поэтому Маркузе настоятельно советовал всем левым преодолеть традиционную зацикленность на организации рабочего движения и профсоюзов (как и любых других видов «экономизма») и больше уделять внимания работе с такими своеобразными дискриминируемыми группами, как угнетённые цветные и национальные меньшинства, гомосексуалисты и лесбиянки, альтернативные молодёжные субкультуры, феминистское движение и т.д.

Помимо этого Маркузе обращает свое внимание на Третий мир, представляющий, по его мнению, колоссальный глобальный аутсайдер мирового масштаба, страдающий от империализма, войн, голода, отравленной природы, слаборазвитости, чудовищной экономической эксплуатации со стороны стран западного «золотого миллиарда». Третий мир Маркузе противопоставил западному ппервому миру, населенному сытым мещанским самодовольным, самовлюбленным стадом — «средним классом» (согласно классической маоистской теории трёх миров, к Первому миру относятся только сверхдержавы, т.е. сейчас только США, а их развитые, в основном, европейские сателлиты образуют «промежуточную зону» или Второй мир — прим. ред.).

Он указывал, что высокоразвитое «общество благоденствия» создало оазисы довольства в развитых западных странах за счёт безумной эксплуатации Третьего мира, причём те же наука и техника разработали механизмы замалчивания того, что происходит в странах Третьего мира. «В современную эпоху победа над нуждой всё ещё ограничена небольшими островками индустриально развитого общества. Их процветание скрывает ад внутри и за пределами его их границ, помогая ему распространять репрессивную производительность и «ложные потребности»». Таким образом, Маркузе одним из первых с марксистских позиций чётко определил проблему «богатый Север — бедный Юг» (Первый мир — Третий мир, «нации-буржуа» — «нации-пролетарии», «мировой город» — «мировая деревня»), чётко указав, что Первый мир (включая и «средний класс») выступает в роли коллективного эксплуататора по отношению к Третьего миру — то есть страны Первого мира объективно являются «коллективным классовым врагом» стран Третьего мира. Следовательно, народы Третьего мира объективно можно и нужно «натравить» на империалистический мир. Интересно, что фактически одновременно с Маркузе к подобным выводам пришли два других великих революционера 60-х годов — Эрнесто Че Гевара и Председатель Мао! И тогда же советская брежневская пропаганда заученно твердила, что подобное «открытие» — это «левооппортунистическая» ревизия марксизма, поскольку извращает и выворачивает наизнанку классическую марксистскую схему «буржуазия — пролетариат», противопоставляя народы империалистического и Третьего миров (следует заметить, что это противопоставление в марксизме-ленинизме было намечено задолго до 60-х годов — прим. ред). Кто бы мог подумать, что пройдут какие-то 30 лет и сам Советский Союз превратится в комплект стран Третьего мира (редакция не имеет единого мнения касательно отнесения стран экс-СССР к Третьему или Второму миру — прим. ред.)!

По ходу книги Маркузе красочно анализирует социо-культурную жизнь «одномерного общества». «Посмотрите, что произошло с представителями творческой интеллигенции в одномерном обществе. Если в 19 веке писатель — это был свободомыслящий интеллектуал, который подходил к реальности с позиций критического реализма, то теперь это просто такой же представитель рынка рабочей силы, монотонно, по заказу буржуазии, её корпораций и рыночного спроса, — выполняющий свою работу и получающий за это свою долю участию в «обществе благоденствия»». Маркузе в «Одномерном человеке» справедливо осознал этот процесс как продолжение политики классового репрессивного общества по отчуждению масс от «трансцедентирующих истин изящных искусств, эстетики жизни и мысли» — только иными, «демократическими» средствами и верно заключил: «этот грех нельзя исправить дешёвыми изданиями, всеобщим образованием, долгоиграющими пластинками и упразднением торжественного наряда в театре и концертном зале».

По мнению Маркузе, «одномерность» начинает влиять и на подсознание «одномерных роботов» одномерного общества, живущих по законам репрессивной терпимости. «А теперь», — восклицает Маркузе, — «посмотрите на язык, на котором говорят люди в одномерном обществе, — ведь в этом обществе люди не имеют собственного языка — они говорят и думают языком газеты, рекламы, телевидения и т.д.!». В конечном итоге, одномерность не может вызвать ничего, кроме отвращения!

Выводы, сделанные Маркузе в конце книги, не дают однозначного ответа на вопрос, всё ли потеряно с точки зрения революционной перспективы в империалистических странах Запада, поскольку рабочий класс в этих странах всё ещё формально и потенциально остаётся революционным классом, тем не менее в большинстве из них активно интегрируется в систему позднего высокоразвитого потребительского капитализма, в то же время как силы, имеющие наибольший революционный потенциал в таком обществе по мнению Маркузе, а именно революционные молодые интеллектуалы и отверженные маргиналы не имеют достаточно сил, чтобы свергнуть мощь корпоративного, госмонополистического капитализма, весьма активно поддерживаемого к тому же внушительным средним классом (в число которого в западных странах всё более уверенно входят и промышленные рабочие). «У современного общества потребления есть достаточно средств чтобы пойти на уступки в пользу несчастных, — у него хватит сил чтобы подавить любую вспышку гнева и отчаяния со стороны отвергнутых!». «Критическая теория общества не располагает понятиями, которые могли бы перебросить мост через пропасть между его настоящим и будущим; не давая обещаний и не демонстрируя успехов, она остается негативной. Таким образом она хочет сохранить верность тем, кто уже утратив надежду, посвятил и продолжает посвящать свои жизни Великому Отказу».