Субкоманданте Маркос
28 мая 1994 г.
Перевод — О. Ясинский
Сантьяго, Чили


Когда ручьи спускаются

Мы абсолютно окружены. «Героически» сопротивляясь урагану реакций, последовавших в результате событий 15 мая*. К «пасущим» нас самолетам теперь добавляются вертолеты. Повара жалуются, что им не хватит кастрюль, если все эти пташки упадут одновременно. Суперинтендент сообщает, что на одно хорошее асадо** дров хватит и почему бы нам не пригласить какого-нибудь аргентинского журналиста; аргенинцы — эксперты в приготовлении асадо. Я на момент задумываюсь и понимаю, что это бесполезно — лучшие аргентинцы — партизаны (например, Че), или поэты (например Хуан Хельман), или писатели (например, Борхес), или артисты (например, Марадона), или хронопы (конечно, Кортасар), но нет аргентинцев, специалистов по жарке дюралюминия. Кто-то наивный предлагает подождать маловероятных гамбургеров от Европейского Экономического Сообщества. Вчера мы съели пульт и два микрофона, на вкус прогорклые, как будто испорченные. Санитары, вместо обезбаливающего, раздают листки с анекдотами, говорят что смех тоже лечит. Вчера я застал Тачо и Мой рыдающими… от смеха. Я их спросил — «Чему смеетесь?» Они не смогли мне ответить — от хохота им не хватало воздуха. Одна санитар с грустью объяснила: «Дело в том, что у них сильно болит голова». 136 день окружения… (Вздох)…

И вдобавок ко всему, Тоньита просит рассказать сказку. Я рассказываю ей сказку, которую рассказал мне старик Антонио, отец другого Антонио, из ветра, который поднимается в «Чьяпас — юго-восток двух ветров, грозы и предсказания»:



«Когда мир спал и не хотел просыпаться, великие боги собрались на ассамблею, чтобы договориться о работе и решили создать мир и в нём — мужчин и женщин. Потому что так решило их большинство. И захотели боги, чтобы люди, которых они сделают, были очень красивыми и жили долго, и создали они первых людей из золота. Довольны остались боги, потому что люди, которых они сделали, все сверкали и были сильными. Но потом боги увидели, что люди из золота не двигались, никогда никуда не ходили и не работали, потому что люди из золота были очень тяжелы.

И тогда вновь собралась община богов, чтобы договориться как решить эту проблему, и договорились они создать других людей и сделали их из дерева, и люди эти были цвета дерева, и работали много и ходили много, и снова обрадовались боги, потому что человек уже ходил и работал, и уже было собрались они идти это праздновать, как вдруг заметили, что люди из золота заставляли людей из дерева носить их на себе и работать на них.

И тогда увидели боги, что то, что они сделали было плохо и опять собрались боги искать выход, и на этот раз решили они создать людей из маиса, людей хороших, настоящих мужчин и женщин, создали они их и ушли спать, и остались люди из маиса, настоящие мужчины и женщины, учась сами решать все вопросы, потому что боги отправились спать. И заговорили люди из маиса на настоящем языке, чтобы договориться между собой, и ушли они в горы, чтобы искать хороший путь для всех людей».



Старик Антонио рассказал мне, что люди из золота были богатые, их кожа была белого цвета, и что люди из дерева — бедные, со смуглой кожей, что всегда они работали на людей из золота и носили их на себе, и что люди из золота и люди из дерева ждут прихода людей из маиса, первые — со страхом и вторые — с надеждой. Я спросил старика Антонио, какого цвета кожа у людей из маиса и он показал мне много сортов маиса, у которого много разных цветов, и сказал он, что кожа может быть любого цвета, никто этого точно не знает, потому что у людей из маиса, настоящих мужчин и женщин, нет лиц…

Умер старик Антонио. Я познакомился с ним 10 лет назад, в одной дальней общине, находящейся в глубине сельвы. Курил он, как никто, и когда у него заканчивались сигареты, он просил у меня табак и делал сигареты своей «крутилкой». Он смотрел на мою трубку с любопытством, но когда однажды я попытался предложить ему её, он показал мне свою сигарету с «крутилкой», давая понять, что предпочитает свой метод. Пару лет назад, в 1992 г., когда мы обходили общины, проводя собрания, чтобы решить начинать эту войну или нет, я попал в селение старика Антонио. В дороге меня догнал Антонио сын и мы вместе долго шли через пастбища и плантации кофе. Пока община обсуждала вопрос войны, старик Антонио взял меня за руку и повел к реке, метров 100 южнее центра селения. Стоял май и река с полупересохшим руслом была зелёной. Старик Антонио молча сел на бревно. Через несколько минут он заговорил: «Ты видишь? Все спокойно и тихо. Кажется, ничего не происходит…». «Ммм», — сказал я, зная, что он не ждет ни моего да, ни нет. Потом он указал мне на вершину ближайшей горы. Там собирались густые серые тучи и молнии разрывали смутную синеву холмов. Это была настоящая буря, но она казалась такой далекой и безобидной, что старик Антонио начал сворачивать сигарету и искать зажигалку, которой у него не было, просто чтобы дать мне время, чтобы я протянул ему свою. «Когда внизу все спокойно, в горах начинается гроза, ручьи набирают силу и спускаются в долину», — сказал он после долгой затяжки. В сезон дождей эта река превращается в бестию, в коричневую плеть, в землятресение без русла, в сплошную силу. Его мощь — не из капель дождя, падающих на берега, его питают ручьи, спускающиеся с гор. Разрушая всё на своем пути, река воссоздает землю, её воды станут маисом, фасолью и хлебом на столах сельвы.

«Так и наша борьба», — говорит старик Антонио мне и себе. «Сила рождается в горах, но пока она не спустится вниз, её не видно». И, отвечая на мой вопрос, считает ли он, что пришло уже время начинать, добавляет «наступило время, чтобы цвет реки изменился…». Старик Антонио замолкает, и встает, опираясь на моё плечо. Возвращаемся медленно. Он говорит мне: «Вы — ручьи, мы — река… теперь вам пора спускаться…». Наступает тишина и в укрытие мы возвращемся уже в сумерках. Вскоре приходит Антонио сын с актом договора, гласящим более или менее следующее:



Мужчины, женщины и дети собрались в школе общины, чтобы посмотреть в своё сердце и увидеть, пришло ли время начинать войну за свободу, и разделились все на 3 группы, т.е. на группу мужчин, женщин и детей, чтобы обсудить это, и потом мы опять собрались в школе и большинство думает, что война должна уже начинаться, потому что Мексика продаётся иностранцам, и кругом много голода, но это неправда что мы уже не мексиканцы, и к этому согласию пришли 12 мужчин, 23 женщины и 8 детей, потому что правильны их мысли и подписали его те, кто умеет и кто не умеет — тот отпечатал свой палец.



Следующим утром я покинул это селение, старика Антонио не было; ещё раньше он ушёл к реке.

В следующий раз я встретил старика Антонио два месяца назад. Когда он увидел меня, он ничего не сказал, я присел возле него и начал ковыряться в кукурузных початках. Через какое-то время он сказал мне: «Выросла река». «Да», — ответил я. Я объяснил Антонио сыну вопрос с консультацией и передал ему документы с нашими требованиями и ответом правительства. Мы поговорили о том, как он выбрался из Окосинго, и опять рано утром я отправился назад. За одним из поворотов старой дороги меня ждал старик Антонио, я остановился возле него и снял рюкзак, чтобы угостить его табаком. «Сейчас — нет», сказал он мне, отказываясь от мешочка, протянутого мной. Он отделяет меня от колонны и уводит к подножию сейбы. «Ты помнишь, что я говорил тебе о горных ручьях и реке?», — спросил он. «Да», — ответил я таким же шепотом, как и он. «Я не всё тебе сказал», — добавляет он, глядя на пальцы своих босых ног. Я молчу. «Ручьи…», — он начинает говорить, но останавливается из-за приступа кашля, который овладевает им, потом немного восстанавливает дыхание и пытается продолжить: «Ручьи… когда спускаются…», — новая волна кашля заставляет меня позвать из колонны санитара, но он отказывается от помощи товарища с красным крестом на плече; санитар смотрит на меня и я жестом прошу его удалиться. Старик Антонио ждет исчезновения вдалеке рюкзака с лекарствами и в полумраке продолжает: «Ручьи… когда спускаются… уже не могут вернуться… разве что под землю». Он быстро обнимает меня и быстро уходит. Я остаюсь, глядя как удаляется его тень, зажигаю трубку и надеваю рюкзак. Уже сидя на лошади я вспоминаю эту сцену. Не знаю почему, было очень темно, но старик Антонио… мне показалось, что он плакал…

Только что мне пришло письмо от Антонио-сына с резолюцией деревенской общины в ответ на правительственные предложения. Антонио-сын пишет, что старику Антонио неожиданно стало плохо, он не захотел, чтобы мне об этом сообщали, и этой ночью умер. Пишет Антонио-сын, что когда его пытались убедить, чтобы со мной связались, старик Антонио сказал только: «Нет, я ему уже сказал все, что должен был сказать… Теперь оставьте его, сейчас у него много работы…».

Когда я закончил сказку, шестилетняя Тоньита с источенными кариесом зубками, торжественно сообщила мне что любит меня, но больше не будет со мной целоваться, потому что «очень колется». Роландо говорит, что когда её ведут к доктору, она всегда спрашивает, будет ли там Суп. И если ей отвечают, что будет, она отказывается идти в наш лазарет. «Потому что Суп хочет только целоваться и очень колется» — заявляет по эту сторону окружения неумолимая шестилетняя логика по имени Тоньита с источенными кариесом зубками.

Природа здесь начинает намекать на приближение первых дождей. Какое облегчение, мы уже думали, что для того, чтобы получить воду, придется ждать машин для разгона демонстраций.

Ана Мария говорит, что дождь — от туч, которые дерутся высоко в горах. Они поступают так, чтобы люди не были свидетелями этой брани. Свой бой тучи начинают на вершинах, тем, что мы называем громом и молниями. Вооружённые бесчисленным числом могуществ, тучи дерутся за право умереть в дожде, чтобы напоить землю. Так и мы, без лица, как тучи, как они безымянные, безо всякого расчета для себя… как и они мы боремся за право стать семенем в земле…

Ладно. Здоровья и хорошей клеёнки (для дождей и демонстраций).

P.S. Большинство, притворяющееся нетерпимым меньшинством. Насчёт всего того, типа гомосексуалист ли Маркос: Маркос — гей в Сан Франциско, негр в Южной Африке, азиат в Европе, чикано в Сан Исидро, анархист в Испании, палестинец в Израиле, индееец на улицах Сан Кристобаля, беспризорник в Несе, рокер в деревне, еврей в Германии, омбусдман в Седене, феминист в политических партиях, коммунист после холодной войны, заключённый в Синталапе, пацифист в Боснии, мапуче в Андах, учитель из профсоюза, артист без галереи и мольберта, домохозяйка в субботу вечером в любом округе любого города любой Мексики, партизан в Мексике конца ХХ века, бастующий на любом предприятии, пишущий для заполнения лишнего пространства репортёр, мачист в феминистском движении, одинокая жещина в метро в 10 вечера, пенсионер на лестноце Сокало, безземельный крестьянин, маргинальный издатель, безработный рабочий, врач без кабинета, несогласный студент, диссидент в неолиберализме, писатель без книг и читателей, и конечно — сапатист на юго-востоке Мексики. В конце концов Маркос — любой челвек в любом из мест этого мира. Маркос — это все нетерпимые, подавляемые, эксплуатируемые, сопротивляющиеся меньшинства, заявляющие своё «Хватит!». Все меньшинства в момент слова и большинства во время своего молчания и терпения. Все нетерпимые в поисках слова, нашего слова, которое вернет нам, вечным разобщенным, способность стать большинством. Маркос « это всё то, что неудобно для власти и для «благомыслия».

Не за что, господа из Генеральной Прокуратуры, всегда готов служить вам… свинцом.

P.S. Для Революционно-демократической партии. Насчёт логики мёртвых. Товарищи прочитали это, что «у нас больше потерь, чем у САНО» и сразу же занялись подсчётами. Вот уже больше 10 лет, как они блуждют в ночи по старым и новым тропам, разыгрывая между собой засады «на бандитов», носят на себе тяжесть наших четырех букв и складывают и умножают. Говорят товарищи, что в деле подсчёта мёртвых никто не превзойдет их. «Как раз в этом мы натренированы очень даже хорошо», — говорит Габино. Обостряется спор между «тенденциями» САНО: наиболее радикальные предлагают вести счёт от времен, когда испанцы начали как зверей загонять их в леса и горы, более умеренные и осторожные предлагают начать с момента создания САНО. Некоторые спрашивают, включать ли в счёт мёртвых в результате 136 дней и ночей окружения, спрашивают, учитывать ли Амалию, которой было 25 лет и у которой было 7 детей, которой стало «немножко плохо» в 6 часов дня 125 дня окружения, у которой начался озноб, понос, рвота и кровотечение между ног и в 12 ночи нам сообщили об этом и попросили вызвать «скорую помощь», и на «скорой помощи» нам сказали, что они не могут, и в 4 утра мы достали бензин и повезли её на разваливающемся на ходу трёхтонном грузовике в наш лазарет, и всего 100 метров не доехав до лейтенанта Элены, она сказала: «Я умру», и сдержала своё слово, и в 98 метрах от смуглого лица Элены она умерла, кровь и жизнь вышли из неё между ног, и я спросил, точно ли, что она мертва, и Элена мне сказала, что да, что она умерла «сразу» и утром 126 дня окружения, вторая дочь Амалии увидела смерть на носилках из веток и тростника и сказала своему папе, что пойдет попросить немножко посоля*** в одном из домов, потому что «мама больше не сможет». Спрашивают, в счёт ли девочка из Ибарры, которая умерла «просто от кашля». Все заняты подсчётами, кто-то пользуется калькулятором, захваченным в муниципальном дворце Окосинго. Все полностью погружены в это, когда Хуана просит учесть старика Антонио, «который умер от печали». Потом Лоренсо начинает требовать, чтобы не забыли Лоренсо-сына, «который умер от ночи». По радио перечисляют имена и смерти, умерших «сразу». Потом вдруг все застывают с калькулятором-ручкой-карандашом-мелом-палочкой-ногтем в руке, и в недоумении смотрят друг на друга, запутавшись, не зная складывать… или вычитать…

О верховных или возвысившихся. Чудесно, самокритика всегда своевременна.

И наконец — нас могут обвинять в неуместности, в неучёте корреляции сил, в политической неповоротливости, в неимении спутника, чтобы следить за дебатами в прямой трансляции, в том, что у нас нет подписки на основные газеты и журналы, чтобы узнавать о последебатных оценках, в нелюбезности, в невежливости, в страдании «горной болезнью», в нераспознавании возможных союзников, в сектантстве, в неуступчивости, в ворчливости. Можно обвинять нас во всем, кроме непоследовательности…

Ладно, помните, что единственное, что мы смогли — это приделать курок к надежде.

Привет, и оставьте обиды праздным карликам.

Примите объятие с этой стороны окружения.

Неуместный и навязчивый Суп,
готовясь чихнуть.



* Событие 15 мая — посещение сапатистской казармы кандидатом от Революционно-демократической партии Куаутемоком Карденасом.

** Асадо — южноамериканское блюдо: мясо, жаренное на решётке.

*** Посоль — мексиканский напиток из кукурузной муки, какао, сахара и воды.