Василий Азов,
Бутырский централ,
15 ноября 1998 г.


Хождение во шахтёры

На протяжении всех последних лет в леворадикальной среде громогласно разносилось нытьё по поводу того, что не имеем мы, мол, выхода на массовое движение, да что вроде время это не наше, да что революционэры работают с одними лишь панками — в то время как надо бы сближаться с рабочим классом — короче, рекой слюни текли пополам с соплями. И вот свершилось: летом этого года история дала шанс радетелям рабочих с головой окунуться в пролетарскую среду. И для этого не нужно В было даже устраиваться на завод и неумелыми руками бракодельничать за станком — достаточно было сесть в метро, доехать до станции «Краснопресненская» — и вот вы попадаете в цвет цвета борющегося пролетариата — в лагерь протестующих шахтёров. Мы, Московский клуб анархистов, никогда не противопоставляли «неформальское» и рабочее движение протеста, считая, напротив, «тусовку» наиболее сознательной частью пролетариата (и люмпен-пролетариата — прим. ред. «Травы и воли»). Это предположение подтвердилось этим летом. У БД мы стояли вместе с поднявшимися шахтёрами, став органической частью лагеря протеста. В то же время «четверговщина» (сторонники догматически «чистого», домашнего анархизма — прим. ред. «Травы и воли») доказала свою полную никчемность и осталась теперь смердеть потихоньку на обочине революционного пути.

Поставить палатку в шахтёрском лагере нас сагитировали товарищи из стачкома г. Самары — они же Партия Диктатуры Пролетариата (люди, идейно близкие к некоему революционному синдикализму, несмотря на «страшное» название — прим. ред. «Травы и воли»). Через неделю послед ареста во время перекрытия автомагистрали в Самаре лидер ПДП и ЗиМовского стачкома Г. Исаев был освобожден, а вскоре один из наших товарищей, Егор, провёл в Самаре две недели, участвуя в работе стачкома, а после принятия решения об участии в работе лагеря мы написали заявление в Совет пикета от имени отделения известного в своё время профсоюза «Студенческая защита» (в акциях которого в начале-середине 90-х принимала участие масса анархов, в том числе некоторые из тех, что пришли на пикет — прим. ред. «Травы и воли»). С 1 июля шахтёрский лагерь украсился чёрным флагом с красной анархией, который сначала был закреплён над нашей, студенческой палаткой, а затем поднят наравне с другими знаменами лагеря и флагом с Че Геварой, который был принесен позднее.

Вначале было не без конфликтов. Вот комендант лагеря Семёнов наезжает на оборванного, с колокольчиком в ухе Циклоёба. Но подбежавший корреспондент газеты «Мысль» просит их постоять рядом у полосатого столба с табличкой «СССР» (именно там первые дни находилась анархистская палатка — прим. ред. «Травы и воли») — и снимок появляется на первой странице под заголовком «Встаёт страна». Необычные прикиды, а также эксцессы со спиртным некоторых наших товарищей вызывали поначалу напряжённость в отношениях между нами и частью «коренных обитателей» шахтёрского пикета. Несколько раз на Совете поднимался вопрос о том, чтобы «студентов» выгнать — но на общем голосовании подобные предложения ни разу не были поддержаны. Молодые шахтёры (шахта «Комсомольская») из Воркуты — те, кто у был с «неформалами» наиболее дружен, предложили переместить палатку под мост, на их территорию. Что и было сделано. (Надо заметить, что после перемещения с «бугра», где проходила граница пикета, беспрестанные наезды ментов на нас здорово поуменьшились — с «глаз долой», как говорится — прим. ред. «Травы и воли»). Действительно, шахтёрской массе поначалу было непонятно, что делают в их лагере неформалы. Не могут же требовать зарплату?!

Объяснения типа «мы тоже против них» сопровождаемые красноречивыми жестами в сторону дома правительства, зачастую воспринимались с недоверием.

Отношения переломило чучело. Поношенный серый костюм большого размера, набитый тряпками, с бутылкой из-под «Смирновки» в кармане и красноносой головой Бориса Николаевича под аплодисменты был вытащен на Горбатый мост и посажен на парапет. Неподалеку нашлись два рельса, и их тоже принесли и положили «всенародного» поперёк. Одно обстоятельство омрачило в тот день праздник. У нашего товарища и соседа воркутинца Димы кто-то скрысил фотоаппарат. Подозрение пало в том числе и на нас. За двое суток мы собрали деньги на новый аппарат и отдали их со словами: никто из наших не мог этого сделать, но вот деньги, чтобы среди нас крыс не искали… После чего Дима попросил баллончик с нитрокраской (которой анархи расписывали внутренний свод моста — прим. ред. «Травы и воли»). Со словами «Я тоже анархист» он нарисовал на чёрном чехле своей гитары красную анархию и пораскрасил некоторые прочие свои вещи. Вечером того же дня представителя «Студзащиты» ввели в Совет пикета, и начали ставить наших людей на дежурства в Службе безопасности пикета.

…Чучело Ельцина было некоторое время предметом разнообразной потехи. Во время матча по перетягиванию каната «Студенты и инвалиды против шахтёров» («студенты» и «инвалиды», кстати, победили) канат был обвязан вокруг пояса «ельцина». В дождливый воскресный день, страдая от безделья, нефоры инсценировали скоротечный суд над президентом и его казнь. Несколько дней чучело провисело на фонаре над Горбатым мостом, после чего вернулось на облюбованное место — на рельсы. Но эти манипуляции быстро приелись, хотелось свежих акций. Занялись тогда коллективным творчеством, сообща нарисовали транспарант «Якорь в жопу мировой буржуазии», несколько модифицировав одноименный плакат ульяновских товарищей из журнала «Ё!». Изобразили стоящих вместе с пулеметами и винтовками шахтёров, матроса, рабочего с молотком, панков, солдата вроде Ив. Чонкина и т.п. Транспарант ещё в сентябре висел над мостом, и, как ни странно, не подвергался нападениям начальства пикета (им являлось руководство Независимого Профсоюза Горняков — НПГ, они, собственно, и пробили организацию пикета у БД — прим. ред. «Травы и воли»). В то время как, например, лозунг самарцев «Вся масть стачкомам!» периодически подвергался нападкам со стороны про-«яблочного» руководства НПГ. Постепенно шахтёры стали относиться к нам с большей симпатией. По вечерам часто сидели вместе, выпивали водочки, иногда с гитарой — шахтёры играли свои песни (среди них масса талантливых людей, один говорил: «Мы всё умеем — и влюбляться, и песни сочинять, и революцию делать»), мы им — свои. Которые, кстати, оказались вполне всем понятны. Кто не хочет, может не вверить — но «Legalise Marijuana» исполняли в две гитары (вышеописанный Дима и наши Вова Колокольчик и на бонгах — Герасим из ДвУРАКа). В разительном контрасте с нами вели себя в лагере оппортунисты: члены КРАС-МАТ и некоторых других псевдолевых организаций. Приходя иногда из «чувства долга» в лагерь, они с шахтёрами практически не общались, образовали свою «толкучку» у палатки Самарского стачкома, где по интеллигентской привычке чесали между собой языками. Единственное, чем записные ревнители рабочего дела «поддержали» пикет: это принесли и повесили украдкой небольшой плакатик, дескать, поддерживаем требования горняков… Ища оправдания своему бездействию, оппортунисты начали распространять ложь о том, что стоящий у БД лагерь якобы фашистский! А факты свидетельствуют об обратном. Несмотря на то, что фашисты разных мастей буквально завалили пикет своей литературой, подобные настроения затронули не более 10-15% рабочих. Баркашовцев с пикета развернули ещё в самом начале, как они появились, «Ребята, вам здесь делать нечего», — сказал начальник Службы безопасности пикета. Лимоновцы хотели было тоже поставить палатку, но им не позволили. Приходил однажды казак, рассказывал шахтерам про Чечню, слушали его сочувственно, но когда он предложил водрузить транспарант «Россия — русским», получил отказ: — В шахте национальностей нет, там все черти. Вон у нас татарин сидит — куда его девать? Как-то раз из лагеря шахтёры выкинули некоего мужика, активно занимавшегося поиском «жидов», после того как он, обойдя несколько палаток, доебался наконец к нам. Да и наше присутствие на пикете было в плане антифашизма небесполезным. Помимо устной агитации и всевозможных базаров «за интернационализм», был ещё такой случай. Однажды вечером зашедшая на пикет группка шизы пенсионного возраста водрузила высоченную мачту и начала было поднимать на ней невъебенных размеров транспарант. Внутри звезды Давида находился немецко-фашистский орел, а подпись гласила: «Долой мордохвата Ельцина!». Я к ним подошё:

— Вам кто разрешил здесь это ставить?

— А вы кто такой?

— Служба безопасности.

— Шахтёров?

— Да, шахтёров.

— А, ну тогда ладно. А какое нужно разрешение?

— От коменданта лагеря. Сейчас к вам подойдут, разберутся.

Шиза быстро собрала свои манатки и удалилась. Как-то раз, во время дневного сеанса стучания касками (стук касок сопровождал чиновников БД утром при подходе на работу, в обеденный перерыв и вечером при выходе из здания, наши выходили стучать вместе со всеми остальными участниками пикета — прим. ред. «Травы и воли») самарец Исаев (о котором шла речь выше) отозвал некоторых анархистов в парк побеседовать. Он настаивал, что нам и всей тусне у его палатки необходимо покинуть пикет «на недельку»: «Вас тут считают за жидов — такая накачка идет со стороны фашистов, а кроме того — за возможных провокаторов. Мы с мужиками базарим, они говорят; эти ребята пока прикидываются, а потом бросят в ментов камень — и те весь лагерь сметут! Так что спасибо вам за поддержку, но вы давайте, сворачивайте свою палатку, а мы скоро переломим ситуацию — вот вы и вернётесь!». На этот бред наши возразили, что в глаза о себе ничего подобного не слышали, скорее наоборот всё было на тот момент, и уйдём, мол, только по решению Совета. Однако Исаева неожиданно поддержали присутствовавшие там же представители КРАС. Они развили тезис о якобы вредности нашего пребывания в лагере, вели себя просто оскорбительно по отношению к как-никак, «товарищам по оружию» — анархистам, де, собрались тут торчки, распиздяи, тупые уроды, ни хуя не понимающие сложнейшей политической ситуации внутри пикета горняков. А потом получилось так. Мы, конечно, остались, и никаких проблем достаточно долгое время вообще не возникало. Через неделю самарцы признали, что были неправы. А оппортунисты ушли и больше в лагере не появлялись. Они, видимо, рады были возможности избавиться наконец от обязанности «по долгу службы» агитировать рабочих (чего они не хотят и не могут).

На самом деле демарш самарцев имел совсем другую подоплёку. Утром того самого дня в лагере случился «бунт»: сразу по окончании первого сеанса стучания касками радикалы из числа шахтёров во главе с К. Пименовым потребовали провести общее собрание по вопросам: смещение коменданта, отчет о финансах и замена руководства НПГ. Вообще говоря, руководители профсоюза горняков сами может и были шахтёрами лет десять назад, но на сегодняшний день стали обычными профкомычами, не слишком отличающимися от функционеров ФНПР. Они еле сумели успокоить рабочих, заявив затем, что вся смута исходит от «провокаторов», и начали непонятную суету, очевидно, подготовляя меры против «экстремистов». Самарцы же, обладая развитым чувством политической «жопы», смекнули: мы, как радикально настроенные в отношении начальства пикета элементы, можем оказаться в такой ситуации «крайними», да ещё вменят в вину покровительство «молодым провокаторам», и тех и других попрут из лагеря в завершение начавшейся разборки. Вот они и решили в качестве превентивной меры нас сбросить. Но ошиблись: на нас что-то и не было никаких наездов.

…Жизнь в лагере текла своим чередом. Насколько могли, мы распространяли анархистские идеи: в разговорах, особенно по вечерам, когда вылезали из-под моста на «бугор», или в гостях в других палатках, давали читать прессу; разного рода: анархистскую, троцкистскую — но в основном тем, кто действительно интересовался анархистскими идеями, потому что лагерь был настолько завален всевозможными «агитками» от крайне левых до мрачно фашистских, что никто уже ничего не читал и обыкновенно розданной без живого общения макулатурой просто вытирали жопу. Мы помогали пикету, чем могли: распространяли у проходных предприятий их обращения, участвовали в издании бюллетеня «Шахтёрский пикет».

Затем была изобретена «бегущая строка». По окончании стучания касками мы выкладывали из этих же касок какой-нибудь лозунг. Лозунгов требовалось много, и они при этом должны были быть короткими, т.к. касок было ограниченное число. Поэтому самыми употребительными стали надписи типа «Ельцин гад», «Ельцин чмо» и т.п. Периодически выкладывали также: «Революция!» Как-то раз нам предложили перенести строку на другую сторону Горбатого моста, которая обращена на Кутузовский проспект. Там её не видели проходящие чиновники и ФСБшные камеры, зато было видно из проезжающих мимо автомобилей. Я в тот момент не смог придумать никакого лозунга, кроме «ЕБН — в жопу!». Через несколько часов прибывшие дополнительно менты устроили разбирательство с комендантом: кто это сделал? Хотя комендант и пытался нас отмазывать, менты стояли на своем: студенты должны убираться из лагеря, не имеют права в нём находиться. Вскоре сложилась критическая ситуация: начальство пикета разводило руками: ничего не можем, ребята, сделать, снимайте палатку. В тот же день большое число т.н. эко-анархистов, которые в основном являли собой просто вписывающихся на пикете «тусовщиков», несмотря на просьбы других анархов остаться и помочь в критической ситуации, бросили своих товарищей и свалили в Касимов — «мы тут проездом в Касимов и уже заебались, а там весело, много панков, будем торчать и тусоваться» — такие приходилось слышать объяснения эко-революционэров — прим. ред. «Травы и воли»). Палатку и вещи пришлось перетаскать в близлежащий парк, но решили дождаться заседания Совета. Наши друзья из числа горняков и рабочих, которые видели всю ситуацию, просили своих представителей в Совете сделать всё возможное, чтобы решение было в пользу «студентов». (Совет, выслушав нашего представителя и все «за» и «против» других присутствующих, принял решение вернуть неформалов в лагерь. Более того, генерал Шахтёрской Армии Национального Спасения В. Потишный выделил нам новое место под палатку — на «бугре», в самом центре пикета. Это, однако, накладывало на всех оставшихся в лагере анархистов обязанности быть гораздо более дисциплинированными и организованными, чем это было в период «под мостом» — где, как нам казалось, ментам нас не видно, и время от времени анархи устраивали панковские беспределы и пиздецы. — прим. ред. «Травы и воли»). Ментам же шахтёры сказали в тот же вечер: если студентов тронете, будете иметь дело со всем пикетом горняков. Ежедневно менты приходили нас доёбывать, но свинчивать боялись. Хотя имели право на это: примерно в это же время префкт Центрального административного округа Музыкантский издал распоряжение, согласно которому на пикете могли находится только шахтёры, все остальные должны были уходить. Необходимо заметить, что на этот же момент представители нешахтёрских стачкомов составляли примерно треть пикетчиков. Надо отметить ещё вот какую тонкость: мы руководству лагеря были чрезвычайно удобны вот чем. В случае какой хуйни на нас можно было бы свалить ответственность за беспорядки, а все остальные оставались бы ни при чём. В этой ситуации мы являли собой как бы пробный камень — выживи с пикета менты нас, потом взялись бы за следующих «неугодных» — за нешахтёрские стачкомы. Несмотря на бесконечные проверки документов, доёбки по поводу «антисанитарии» и т.п., мы стояли.

Однажды утром, в соответствии с распоряжением Музыкантского, вход в лагерь перекрыл ОМОН. ОМОНовцы разворачивали обратно анпиловских бабушек, приносивших в лагерь еду. (Вообще же несмотря на откровенную шизовость в смысле вечного поиска «жидов», бабушки оказали пикету огромную помощь едой и одеждой, особенно нам в то время, когда начальство пикета старалось избавиться от «студентов» и не ставило на довольствие с общака лагеря, где получали пищу и иногда необходимые вещи другие палатки пикета. Равноправное положение стало у нас после включения представителя от студентов в Совет. — прим. ред. «Травы и воли»). Контрмера была изобретена через несколько часов. На пикете прикармливался приблудный пёс Тормозок — глуповатая шавка белого цвета. Тормозок послужил делу революции: совместно с Потишным мы его изловили и написали на боку черной краской: ОМОН. Поведение собаки моментально изменилось: под хохот и щёлканье фотоаппаратов он начал тявкать и набрасываться на людей, затем побежал к ОМОНовцам…

Как ни странно, но это подействовало. ОМОНовцы, видимо устыдившись, открыли проходы и переместились в сторонку, простояв там до конца дня. Больше они не появлялись.

Любая политическая акция может идти либо по нарастающей, либо по нисходящей — но на месте стоять не будет. Различные организации левого спектра пытались приложить усилия к тому, чтобы шахтёрский пикет у БД из двухсот с лишним человек, почти игнорируемый и самим правительством и СМИ, перерос бы в нечто большее. Но эти усилия неизменно разбивались о соглашательскую позицию руководства НПГ. (Лидеры горняков, да и сами рядовые шахтёры, постоянно были вовлекаемы в политические игры. Мы были свидетелями ежедневных шахтёрских делегаций то в Думу к какому-нибудь депутату, то в некий офис представителей силовых структур — и в них многие пикетчики наивно искали «народных защитников», союзников в борьбе с бесправием и безденежьем. Так во многих и осталась вера в «твёрдую руку» и «мудрое честное руководство страной», хотя зачастую мы слышали и другое из уст рабочих: «Сейчас бы танк — и на хуй на Белый Дом!» — прим. ред. «Травы и воли»). На Координационном Совете в поддержку требований горняков, куда вошли представители различных организаций левого спектра — от нашей «Студзащиты» и ВКПБ до «Яблока», а также независимые стачкомы — звучали такие предложения: надо заблокировать Москву. Но в Москву ведут двадцать крупных магистралей, 11 шоссейных и 9 железнодорожных. Какими силами делать баррикаду? У Киевского шоссе, за чертой МКАД, встали представители шести атомных электростанций, ожидая, что их примеру последуют другие трудовые коллективы. Но этого не произошло, и атомщики «временно» снялись. Другое предложение было: организовать блокаду правительственных зданий в Москве. На это потребовалось бы меньше людей, но всё равно — нужны были несколько тысяч. А руководство НПГ, которое могло бы бросить призыв трудящимся всей страны — и он действительно был бы услышан, шло на поводу у яблочников и социал-демократов, пуще всего боявшихся социальных катаклизмов и желающих спустить протест на тормозах. «Мы и так делаем великое дело, мы — знамя для всей страны, за каждым рабочим на пикете стоит целый регион!» — говорили руководители профсоюза.

К середине августа, когда стало понятно, что дальнейшего развития событий не предвидится, мы объявили, что палатка «Студзащиты» останется до 1 сентября, что и было осуществлено. Радикализация началась, когда было уже поздно. Самарцы, другие независимые стачкомы и вроде бы и НПГ провозгласили «Всероссийский стачком», надеясь сорганизовать забастовочное движение, а в лагере оставалось только 19 человек… В начале октября пикет был снят ментами: рабочие ушли, ничего не добившись. Какова же мораль сей басни, тянувшейся четыре месяца в центре Москвы, под самым носом у правительства? Первый вывод состоит в том, что нынешнюю российскую власть, как каменную жопу, ничем не проймешь: с равнодушием она игнорирует любые законопослушные формы протеста. Покуда их не режут и не взрывают, этим сукам на всё насрать с высокой колокольни. Вывод №2 — если даже такой протест, какой организовали шахтёры весной и летом этого года, эффекта не поимел — тем паче смехотворны все методы, ставшие привычными у большинства нынешних российских левых радикалов. Но революция ещё только начинается, и, будем надеяться, что недалек тот час, когда шахтёры, усвоив полученные уроки, вместе с нами возьмутся за автоматы.